Действительно ли декабрьский валютный обвал стал следствием падения российского рубля, или его корни лежат глубже? Чем плоха плотная связь белорусских банков с российскими? Как выжить белорусским предприятиям в кризис? Обо всем этом в беседе БДГ с главой Клуба финансовых директоров Андреем Карпуниным.
- Валютный, финансовый кризис конца 2014 года. Насколько он стал следствием обвала российского рубля, или корни его все же белорусские, а девальвация в России лишь спровоцировала назревший обвал?
- И одно, и другое. Мы как страна, как финансовая система, не были готовы реагировать на такую внешнюю финансовую угрозу, как обвал российского рубля. Мало того, что не были готовы, так мы еще и подставились, фиксируя цены на экспорт в РФ в российских рублях, а импорт из России фиксируя в твердых валютах. Речь не только об энергоносителях – это коснулось и металла, и других существенных позиций. Кроме того, мы подставили под этот кризис сразу две отрасли – мясопереработку и молочную промышленность. Когда в конце лета дали команду нашим молокозаводам и мясоперерабатывающим комбинатам перерабатывать прибалтийское сырье в нашу продукцию – и отгружать на рынок России уже с новыми кодами ТН ВЭД. (товарной номенклатуры – прим. БДГ.) Когда мы покупали за твердую валюту сырье в Латвии и Литве, перерабатывали и отгружали с отсрочкой платежа в РФ за российские рубли. Мы получили этот кассовый разрыв, и в процесе длительной девальвации российского рубля готовились к тому, что будем фиксировать убытки.
Дальше: ни мы, ни Россия не составляли прогнозы на 2014 год с учетом таких колебаний цены на нефть. Да, в прогнозах фигурировала цифра в $80 за баррель. Но не $50. При восьмидесяти долларах ничего бы не произошло. Но падение нефти в цене более чем в два раза, плюс падение доходов от экспорта продуктов нефтепереработки негативно отразилось еще и через сопутствующий механизм паники.
Ну и плюс к тому понятно, что наша банковская система очень плотно связана с российской банковской системой в силу того, что наши крупнейшие банки являются «дочками» российских государственных банков. И когда они попали под санкции и были вынуждены реструктуризировать заимствования, они автоматом начали отзывать ресурсы из своих белорусских «дочек» и взвинчивать ставки на оставшиеся ресурсы. И этот маховик раскрутился до того, что кредитные портфели банков начали ухудшаться. Вот как сидит один человек, чего-то боится, подходит к нему второй человек, и «заражается» от него, и они оба начинают бояться. Такой механизм падения валют срабатывает у тех стран, которые плотно связаны с российской экономикой.
- Недавнее падение национальной валюты в Азербайджане тоже произошло по этой причине?
- В определенной степени это психологическое явление. Но это также и реальный экономический расчет, чтобы защитить внутренний рынок и внутренних производителей от более дешевых товаров из соседних стран. И таким образом дать им возможность развиться или хотя бы выжить.
Мы же поступили наоборот. Мы сдерживали девальвацию. Помните слова Надежды Ермаковой: «Что, мы будем бежать за российским рублем? Вдруг он туда прыгнет, а потом начнет отпрыгивать обратно!». Было математическое нарушение внутри нашей валютной корзины. Было нарушение в самой нашей макроэкономической модели – мы не знали (и до сих пор еще не знаем), насколько мы завязаны на российский рынок. Я не про статистические цифры внешней торговли, а про всю цепочку субконтрактации.
- Но ведь валютную корзину подкорректировали.
- Ее совсем недавно подкорректировали. А на осознание необходимости этого шага понадобилось четыре месяца. Потому что, по сути, мы изначально должны были не делать ее такой жесткой, сделать более гибкой в плане пропорций валют. Еще раз: мы не были готовы к кризису, не просчитывали эту модель. И не составляли даже худший сценарий, какой можно было себе представить. И это зная, во что ввязывается Россия, зная, насколько она уязвима в аспекте нефтедолларов и в аспекте экономических санкций к их финансовым институтам.
С другой стороны, мы на уровне наших предприятий были успокоены мантрой что «у нас все хорошо». И работали на российский рынок, не задумываясь о том, что диверсификация портфеля заказов и сбыта должна быть другой.
Пережив российское падение 2008 года, мы тем не менее не сделали для себя урока. После того, как в 2008 году Россия «упала», мы сдерживали девальвацию у себя 5-6 месяцев и провели ее 2 января 2009-го. Полгода мы не делали никаких оргвыводов! Ни на уровне директоров предприятий, ни на уровне председателей советов директоров коммерческих банков.
- Почему?
- Не знаю… Или дело в скорости мышления, или в отсутствии серьезных аналитических департаментов даже у банкиров, у крупных предприятий, которые показывали бы различные сценарии, по которым могут развиваться события. От худшего до самого оптимистичного. Есть же поговорка: «Хочешь мира – готовься к войне». Так же и в мире финансов: ты хочешь, чтобы твое предприятие стабильно работало, значит ты должен перво-наперво просчитать наихудший вариант для экономики предприятия.
Теперь с лета минувшего года мы повторяем все те же ошибки 2008 года. Мы с лета наблюдаем, как падает Россия, мы не предприняли никаких осознанных шагов. Хотя времени было достаточно. Потом мы «припали» вслед за Россией, но уже два месяца этого года показывают, что мы опять никаких выводов не делаем. Мы только развернули транспарант со словами «Спасайся кто может и как может!».
Только в конце февраля появилась программа правительства с несколькими возможными сценариями. Но пугает оговорка премьер-министра о том, что «какие бы экзотические события не происходили».
- Там рассматривается три сценария.
- Да, но их должно быть намного больше. И я уверен, что корректировки будут – в зависимости от отраслей, от видов, от обстоятельств… Экономика страны, как и экономика предприятия – это не скульптура, выдолбленная из мрамора. Которая статична, и если вандалы не ворвутся и не начнут ее кувалдами долбать, с ней ничего не будет. Экономика – предприятия, отрасли, страны, – это постоянная динамика, это живой организм, который чихает, у которого идут слезы, выпадают волосы и зубы, растут волосы и зубы, который двигается, постоянно находится в движении. Это неспящий организм.
Главное – какие-то прогнозы теперь есть. Но почему их не было осенью? Почему была принята та программа социально-экономического развития? Именно эти параметры развития, этот бюджет на 2015 год? Ведь реально все видели, куда нас тащат внешние обстоятельства и нагрузка по обслуживанию заимствований. И сейчас мы еще даже не окунулись на самое дно, чтобы оттолкнуться от него ногами и всплыть. Мы по-прежнему должны держать перед глазами худший сценарий, искать новые решения и остерегаться, чтобы нас не утащили в кризис еще глубже.
- Как повлияли эти события на страховой рынок?
- У меня нет еще точных данных за первый месяц этого года. Но несомненно: страховщики не развиваются. Дело в том, что страховой рынок у нас, по сути, поделен на два сегмента. Один – это страховые компании государственные или с превалирующей долей государства. Они получили самые «интересные» виды страхования. И все остальные – которые барахтаются в своих сегментах добровольного страхования. И теперь страховые компании не развиваются сами, не развивают линейки новых продуктов. Девальвация российского рубля подкосила возможность получать дополнительное финансирование от материнских российских страховых компаний. Не получается и отстаивать позицию демонополизации рынка. Потом девальвация белорусского рубля подкосила активы страховых компаний, ухудшила их балансы.
Требование Министерства финансов чтобы они держали свои резервы в белорусских рублях, громкие дела в прошлом году, когда приостанавливали лицензии у некоторых страховых компаний, – ведь это была именно борьба с умными. С теми умными руководителями страховых компаний, которые пытались сохранить капитал от угроз девальвации, инфляции. Они вкладывались в недвижимость, в твердую валюту, – и из-за этого им приостанавливали лицензии, показывая, кто в доме хозяин. Недоверие к белорусскому рублю на фоне запрета на расчеты в валюте убивает самые перспективные ресурсные виды страхования - пенсионное и медицинское.
- У нас пока еще действует заморозка цен. Но как будет развиваться ситуация до 15 ноября, то есть до президентских выборов? Пойдет ли власть на полную отмену ограничения роста цен?
- Я не буду делать прогноз до выборов. Я могу говорить о прогнозе максимум до 1 июля. Дальше очень сложно просчитывать какие-то действия. Там очень сложные модели, может быть много шараханий и внешних воздействий.
Но до 1 июля угрозы большой девальвации нет, угрозы большой инфляции тоже нет. А ограничение цен уже носит скорее номинальный, декларативный характер. По сути, оно ни на что не влияет. К тому же сейчас мы войдем в процесс, который идет одновременно с рецессией, – это уменьшение цен. Чтобы сохранить рынок сбыта, сохранить потребителей и хоть какие-то финансовые потоки, грамотные руководители будут уменьшать цены. То есть можно говорить о дефляции.
- Но это означает снижение зарплат и рентабельности предприятий.
- Это очищение себестоимости от «мусора». И это действия, направленные на недопущение закрытия и банкротства. Вспомните, как было в 1997-2007 годах, когда было жесткое регулирование цен. Предприятие могло вместо колбасы «Докторская», которая делается из мяса и соли, сделать колбасу из мяса, соли и перца и обойти запрет на рост цен, введя новую продукцию под названием «Докторская плюс». Сегодня модель работы совершенно иная - необходимо снизить себестоимость и итоговую цену продукции, в том числе жесткими мерами сокращения всех расходов. Немного преувеличу, но теперь вместо мяса нужно крутить хвосты.
- А кто мешает сейчас так делать?
- Зайдите в магазин. Вы увидите, что это уже началось.